Надеюсь, такого больше не повторится.
Запись 95: Станислав Константинович и смерть
К сожалению, у меня случилось еще два припадка. Ночью и утром. Эдуард Андреевич сказал, что это не очень хорошо, и мое тело выдает слишком сильные реакции. Хотя теперь я стал выносливее обычного человека, все-таки я могу таким образом погибнуть, если мне очень не повезет.
Я спросил:
– Могу ли я стать бесполезным из-за припадков?
– Скорее всего, твой мозг будет восстанавливаться довольно быстро. Вряд ли эти припадки приведут к значительной деградации.
– Нет, – сказал я. – Прошу прощения, я спросил не так. Я имел в виду именно бесполезным. Когда у товарища Шиманова, папы Бори и Володи, начались такие припадки, его отправили обратно на Аврору. Это ведь неудобно в бою.
Эдуард Андреевич помолчал с полминуты, а потом сказал:
– Уверен, для тебя смогут найти дело.
Я сказал:
– Но я собираюсь быть героем.
– Лучше бы ты беспокоился о своем здоровье.
– Здоровье меня совсем не беспокоит!
Я чуть не плакал, мне стало так невероятно обидно. Эдуард Андреевич прописал мне противосудорожные препараты и сказал, что припадки вполне могут быть временным явлением, а редкие припадки, не чаще одного раза в полугодие, встречаются у десяти процентов солдат.
Я сказал:
– Но у меня уже было три припадка.
– Все происходящее для твоего организма – шок, Жданов. Твой мозг изначально был склонен выдавать судорожную активность.
Масла в огонь подлил Боря, он все смеялся и говорил:
– Вот! Вот! А какой ты психопат, а? Эпилептоидный! Это все изначально было понятно! Доктор Шиманов никогда не ошибается.
И я вдруг сильно схватил его за запястье, так, что от неожиданности Боря даже вскрикнул. Нас разнял Володя.
– Оставь человека в покое, Борька, – сказал Володя. – Не видишь, болеет человек.
– Я не болею, – сказал я.
Володя сказал:
– А даже если и не болеет, все равно ты Арлена задолбал.
Боря сказал:
– На правду не обижаются.
– Правда глаз не колет, – сказал Андрюша.
– Это-то ты к чему вообще? – взвился я.
И так я на всех почему-то обиделся (хотя дело, скорее, было во мне, в моем состоянии), что попросил у Максима Сергеевича разрешения погулять в городе, и он неожиданно мне разрешил.
Я спросил:
– Вы уверены, что хотите мне разрешать? Вдруг я попаду под машину или утону?
Максим Сергеевич сказал:
– Возможно, ради этого все и затевалось.
И хотя он сказал все в своем обычном стиле, я снова испытал обиду и ушел. Я даже хотел перейти дорогу на красный свет, но не смог.
Мне было так плохо, и я чувствовал, что совершенно никто не может мне помочь.
Тогда, в надежде справиться со своими чувствами, я отправился на почту, чтобы позвонить маме.
Я хотел рассказать ей все, но уже на середине дороги передумал. Мне просто хотелось услышать ее голос.
Я зашел в красивую, обшитую ярким налаченным деревом телефонную кабинку, опустил монетку в автомат, жадно ее сглотнувший, и стал набирать номер.
Монеток у меня имелось не так уж и много, они блестели на ладони и ярко, кисло пахли.
Мама взяла трубку быстро – через два гудка.
Я сказал:
– Привет.
Она сказала:
– Арлен!
Я испугался, мне показалось, ей плохо.
И я не знал, как утаить от нее, что я волнуюсь и боюсь. В письмах это получалось легче.
– Как ты? – выдохнула она.
– У меня не так много монеток, мама, – сказал я.
Шума не было, в кабинке стало душно. Я молчал и водил пальцем по металлическому корпусу телефона.
Мамин голос, чистый и так бесконечно мною любимый, звучал в телефонной трубке ясно и красиво.
Она спросила:
– Почему ты молчишь?
Я сказал:
– Просто хочу послушать твой голос. Я соскучился.
На самом деле я не мог ничего ей сказать. Не потому, что это какая-нибудь военная тайна, а потому, что я не должен причинять ей боль. Потому что я мог причинить ей боль так легко.
– Тебе плохо? – спросила она. – Тебе больно?
Я сказал:
– Нет, все хорошо, просто я решил позвонить. Просто подумал, что ты будешь рада меня услышать.
Еще одна монетка исчезла в автомате.
– Я тебя люблю, – сказала мама.
Я сказал:
– Я хочу собаку. О ком-то заботиться. Но теперь уже поздно, наверное?
– Ты будешь надолго уезжать.
– Да. А ты не хочешь собаку? Ты будешь ее любить?
Мама засмеялась, сказала:
– Какой ты у меня хороший. Конечно, конечно.
– Собака Найда, если не ошибаюсь, я тебе об этом писал, родила щенков. Я хочу взять одного щенка. Я привезу его домой.
– Это замечательно. Это будет твой мне подарок.
– Да, мама, – сказал я. Еще одна монетка исчезла в автомате.
– Тебе больно? – повторила мама.
Я сказал:
– Нет, совсем не больно. Все идет хорошо.
Мне вовсе не нравилось врать, но иначе я совсем расстроил бы свою маму.
Она сказала:
– У тебя такой красивый голос, Арлен.
Я сказал:
– И я тоже очень соскучился, тоже так рад тебя слышать.
– Но, мне кажется, ты грустный.
– Совсем нет. Просто тоскую по дому.
– Здесь все так пусто без тебя.
– Я много о тебе думаю. Ты мне снишься.
– Конечно, Арлен.
Я вдруг понял, что в любой другой момент обсудил бы с ней соседей или империалистическую бойню, которая бесконечно длится на других планетах, социалистическую доктрину как достояние всех народов Вселенной, да и вообще много есть тем для разговора, которые мама охотно поддерживает.
А тут вдруг я говорил вещи очень простые и очень странные.
Мама это тоже заметила.
Она сказала:
– Соседи ведут себя более или менее прилично. Странностей ни за кем не замечено.
– Хорошо, – сказал я. – Ты должна поддерживать порядок. И в случае чего-либо подозрительного, доложи куда следует.
– Конечно!
– Не забывай, что на каждом из нас лежит ответственность.
– Не забываю.
– Всем станут доступны все блага, созданные человечеством, только тогда, когда все прогрессивное сообщество возьмет на себя ответственность прекратить империалистическую бойню и займется конструктивным созданием нового порядка под руководством партии.
– Конечно, милый.
Я сказал:
– Ты меня учила.
Она сказала:
– Я хорошо тебя научила.
Еще одна монетка, снова мамин голос. Так бесконечно любимый.
Я сказал:
– Теперь времени у меня мало. Нельзя занимать телефон надолго. Нужно всегда думать о других. За мной девушка стоит, ей позвонить надо.
– Я люблю тебя.
Я хотел спросить, не стало ли все в мире хуже из-за моего рождения.
Но все-таки я не стал спрашивать.
Я сказал:
– Я тебе должен написать письмо, но пока не могу собраться.
Она сказала:
– Не спеши, я же знаю, что ты в порядке, я же тебя слышу.
– Пока, – сказал я.
– До свиданья, Арлен!
Я положил трубку, открыл дверь кабинки, впустил девушку, которая тут же скормила автомату монетку и принялась набирать номер, на лице у нее сияла улыбка.
Всегда в первую очередь надо думать о других, иначе мы навсегда останемся отсталым обществом с высоким уровнем социального неравенства.
Я вышел на улицу, аккуратно перешел дорогу и пошел на набережную. Хотелось посмотреть на море. Меня переполняли невеселые мысли.
До моря я не дошел, вскоре сел на скамейке и смотрел на людей, гулявших, покупавших мороженое и разные сувениры. Это о них я должен был думать в первую очередь, но все равно меня волновал я, мои горести, заботы и печали.
Люди на море обычно очень счастливые, и это радует. Редко кто идет грустный, многие улыбаются и смеются.
Я тоже постарался улыбнуться, где-то я читал, что, если улыбнуться – настроение улучшится. И улыбка – первый шаг в борьбе с грустью.
С другой стороны, один на скамейке, с этой улыбкой я бы смотрелся глупо. Да она и не вышла.
